Впервые я увидел Владимира Ильича в московском Большом театре.
Я гляжу на этого могущественнейшего в мире человека… Он берет слово и весь как-то становится тверже, как бы еще собраннее. Голос у него сильный и звучный, но несколько приглушенный. Его фразы спокойны, выразительны; они одинаково четки и ясны, ибо все, что он.произносит, важно: не нужно ничего особенно подчеркивать, и нет ничего лишнего. Таковы же и его жесты — категорические, не допускающие сомнений. Сжатые кулаки поднимаются и опускаются в такт речи; несколько плавных, широких движений указательным пальцем: решительный взмах руки — страсть, выкристаллизовавшаяся в закон. Страсть — ее выгранила тюрьма, опа окрепла в изгнании, была отточена под виселицей брата и под виселицами товарищей, закалилась в кровавых кострах контрреволюции. Речь его убедительна; ничто ей так не чуждо, как лесть: это язык элементарнейших истин и опыта. Он не терпит фразерства.
…И массы слушают Ленина. Кажется, что перед тобой огромный бронзовый барельеф застывших в неподвижности голов и бюстов. Тысячи взглядов, устремленных из партера и лож, скрещиваются в одной точке…